ТРАНСГЕНЕРАЦИОННЫЕ ТРАВМАТИЧЕСКИЕ ПОВТОРЕНИЯ В МИКРОПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ

За несколько лет до того, как явление миграции в Европу приобрело столь массовый характер, спорадически я начала работать с людьми других национальностей. Представлялось это возможным благодаря хорошему знанию некоторых иностранных языков.

В моей жизни с самого раннего детства эпистемофильный драйв проявлялся в стремлении к путешествиям. Но был период, когда реализация этого стремления была невозможна (в силу моего юного возраста и экономических причин), тогда драйв нашел полезный объект для выражения – изучение языков. Сначала традиционных для территории на которой я родилась и выросла, таких, как французский и английский, а затем в жизнь вошел и русский. Это была хорошая адаптация к пониманию разнообразия мира с которым мне предстояло столкнуться в будущем, прежде всего в поле своей профессиональной деятельности. При встрече с психоанализом, адаптация выразилась в исследовании вариабельности экзистенциальных взглядов человека и его инстинктивных основ.

Николa Пелуффо напоминает, что для микропсихоанализа инстинкт попытки – это двигатель, который побуждает животных, и в том числе человека, совершать поступки, чтобы попытаться снять возбуждение и уменьшить напряжение. Эта деятельность может иметь двигательную, и/или идейную природу: человек движется и мыслит. Двигательная активность ребенка является показателем интеллекта. В сенсомоторной фазе он выражает любопытство, стремление к знаниям, через движение и контакт с объектом, который нужно познать. Это любопытство, пишет Эммануэль Анати, побудило Homo Sapiens перемещаться, открывая новые ландшафты и территории, таким образом находить пути и места, более подходящие для выживания.

Надо сказать, что Италия никогда не преуспевала в преподавании языков, в отличие от других европейских стран, таких как Франция, Англия и Испания, веками владевших огромными колониальными империями. Достаточно сказать, что английский вошел в экспериментальную фазу в некоторых начальных школах в начале 1970-х годов. До этого момента основным иностранным языком был французский. Можно легко себе представить, какое удивление спровоцировала молодая девушка, изучавшая русский язык в разгар холодной войны. Встреча с психоанализом, но особенно с микропсихоанализом, в моем случае, представляла собой идеальный союз между виаториальным и эпистемофильным драйвами. Что Геранд Хаддард определяет термином «pulsion viatorique» основное стремление человека к ходьбе и, следовательно, к путешествиям. (Н. Пелуффо,«Стелы и святилища как сцена для проявления образа»).

Прежде всего мне, для проведения своего личного анализа необходимо было переехать из места моего проживания в место проживания моего психоаналитика. Совершенно микропсихоаналитическая особенность, хочу заметить. Особенность, которая, помимо необходимости, такой как отсутствие микропсихоаналитиков в родном городе, предусматривает в некоторых случаях возможность переезда пациента, а иногда и самого аналитика. Условие, которое позволяет ограничить до минимума вмешательство семьи и рабочего окружения (конечно, в эпоху интернета это не совсем так) и стимулирует установление переноса. Переезд психоаналитика, с другой стороны, не только облегчает проведение микропсихоанализа для людей, которые по рабочим или семейным причинам не могут приехать из своего города, но и позволяет аналитику лучше узнать среду, в которой жил и живет пациент, а также традиции и обычаи данной этнической группы. В моем профессиональном опыте пластичность микропсихоаналитической модели, которая позволяет, кроме того, анализировать некоторых членов одной семьи, стимулировала размышления о взаимоотношениях между субъектом и средой, между этническими травмами и филогенетическими навязчивыми повторениями.

Хотя я никогда не изучала этнологию, с юных лет я начала интересоваться особенностями русского народа, которые позволили ему переносить столько издевательств и страданий выпавшим на его долю. Позже, когда я начала свою клиническую практику, я задумалась о возможной распространенности определенных психопатологических форм. Наконец, я стала сравнивать теоретические рамки референции и микропсихоаналитическую технику с российским социокультурным контекстом, в котором я работаю уже достаточно много лет, как психоаналитик и как приглашенный преподаватель в высших учебных заведениях.

Сама того не подозревая, я оказалась на том же пути, что и те психоаналитики, которые уже во времена Зигмунда Фрейда, а некоторые и под его влиянием (прежде всего Геза Рохейм), оставили учебу, чтобы отправиться в путешествие, целью которого было проверить надежность гипотез о первоначальной травме, изложенных в таких трудах как «Тотем и табу», «Синтез невроза переноса». Единственное отличие, на мой взгляд, и немаловажное, заключалось в том, что я заранее вооружилась коммуникативным инструментом – языком людей, с которыми я пыталась познакомиться. Попытка осуществлялась путем моих поездок, целью которых являлось проведение микропсихоаналитических сеансов, в течение которых я часами слушала истории моих анализантов. Таким образом, я смогла убедиться, что психические конфликты, из которых возникают симптомы, происходят из индивидуальных травматических серий, связанных с филогенетическими событиями, которые в свою очередь переплетаются с превратностями судьбы народа.

Для осмысления своего этнопсихоаналитического опыта я обратилась к трудам Н.Пелуффо и, прежде всего, к разработкам Мануэллы Тартари, посвященным определению культуры. В этнопсихоаналитической традиции, она рассматривала культуру как защитную систему. Для неё данная тема «предполагает тщательный анализ соседних понятий, таких как филогенетическая передача травмы и психическая реальность». В ее понимании культура, – «как осадок инстинктивного опыта, который оставляет свои следы в психической динамике инвестиций-дезинвестиций. Моя гипотеза состоит в том, что существуют защитные наборы, которые в конечном итоге являются специализированными репрезентативно-аффективными ядрами, стабилизированными в рамках данной человеческой группы, которые могут быть реактивированы в онтогенезе индивидов для сдерживания психических конфликтов. Эти культурные защитные комплексы так или иначе характеризуют определенные этнические группы. Таким образом, есть культуры с сильным пренатально-анальным отпечатком, и другие с сильным орально-депрессивным отпечатком, в том смысле, что эти культуры имеют общее наследие защит, связанных с этими специфическими фиксациями. В рамках каждой культуры индивид особым образом разрабатывает свои собственные конфликты в гармонии или диссонансе с собственным этническим наследием» (М.Тартари). Выраженная концепция представляет собой взаимодействие между онтогенетическими, филогенетическими и этническими травмами. В свете этих предпосылок я хотела бы представить свой опыт в этой области, начиная с двух элементов:

– Элемент первый: «Ирония судьбы, или с лёгким паром» – очень известный советский фильм, который до сих пор пользуется огромной популярностью.

– Элемент второй: факт того, что в России достаточно легко изменить свое имя, отчество и фамилию. Для этого требуется гораздо меньшее количество документов и мотиваций, чем, например, в западных странах.

«Ирония судьбы, или с лёгким паром» – трагикомедия советского и российского кинорежиссёра Эльдара Александровича Рязанова, появившаяся на телеэкранах 1 января 1976 года. Картина сразу же имела необычайный успех. Её посмотрели 100 миллионов зрителей, и та была ретранслирована в следующем месяце. С одной стороны, можно сказать, что популярность кинофильма была обусловлена, на тот момент, небольшим выбором телевизионных каналов. В те времена в Советском Союзе (да и не только в нем) их было не так много и альтернативой трагикомедии/мелодраме мог быть фильм о Великой Отечественной войне. В этот период было снято множество патриотических картин, которые регулярно демонстрировались как на малом, так и на большом экране огромной страны. Следует помнить о травмирующем воздействии Второй мировой войны на русский народ, который имел наибольшее число военных и гражданских жертв: 27 миллионов человек погибли (около 10 миллионов военных и 15 миллионов гражданских лиц), 90 миллионов были ранены, из них 28 – инвалиды. К этому следует добавить 1 700 000 смертей в результате репрессий, достигших своего пика в 1937-1943 гг. События колоссального масштаба, которые являются частью череды травм, пережитых великим народом.

Сюжет фильма, к которому мы обращаемся, вращается вокруг двух героев: Жени из Москвы и Нади из Ленинграда, что случайно встречаются в канун Нового года. Женя – молодой человек, уже/еще без бороды. Несмотря на то, что ему уже за тридцать, все еще большой ребенок, неловкий с женщинами, который не решается сделать предложение своей невесте. Надя – женский персонаж, меланхолична, у нее покорный взгляд, имела долгие отношения с женатым мужчиной, и теперь, кажется, она больше не верит в возможность прожить историю любви со счастливым концом. Оба героя живут дома со своими матерями. Это абсолютно типичная ситуация. Россияне являются «детьми матерей» уже несколько поколений: революции, войны, депортации, геноцид и злоупотребление алкоголем приводили к огромным потерям мужчин или к их удалению на длительные периоды, в течение которых женщины должны были обеспечивать выживание своего потомства. Сюжет великолепно трактован другим советским фильмом «Безотцовщина».

Для того чтобы предпринять попытку дифференциации/сепарации, главному герою фильма «придется напиться» и по ошибке оказаться в самолете, следующему по маршруту из Москвы в Ленинград, то есть ему «придется отдалиться» от матери. Его путешествие начинается в бане, где по традиции мужская компания празднует канун Нового года, изрядно выпивая.

Что касается такого бедствия, как алкоголизм, хотела бы отметить, что по данным ВОЗ за 2000 год, каждый пятый россиянин умирает от проблем, связанных с алкоголем, 20 миллионов являются алкоголиками, при общей численности населения в 140 миллионов человек. На сегодняшний день в стране было проведено только две крупные антиалкогольные кампании, обе во времена СССР. После распада Советского Союза государственная монополия на алкоголь была отменена, и россияне были признанным самым алкогольным народом в мире. На самом деле, нужно отметить, что именно алкоголь является самой распространённой аддикцией в мире.

Герой фильма не является алкоголиком. Женя представитель 80% населения, которые напиваются время от времени. И вот, согласно сюжету художественного фильма, совершенно пьяный, вместо друга, он садится в самолет, направляющийся из Москвы в Ленинград. И по стечению обстоятельств оказывается дома у Нади, что живет в районе, абсолютно идентичном его собственному, только в другом городе. Идентичный район, улица, дом и квартира. Даже замок в доме тот же, как и мебель. Мужчина без труда заходит внутрь, падает на кровать и засыпает.

С самого начала режиссер иронично подчеркивает аспекты советской действительности и характеристики персонажей. Во вступительных сценах закадровый голос иллюстрирует абсолютно одинаковую застройку всех городов, говоря и о домах совместного проживания. План экономической политики, который, гарантируя всем жилье, привел к нивелированию индивидуальных различий и подавлению творчества. Это был настоящий «крестовый поход», направленный на то, чтобы вызвать более общинный образ жизни, чтобы индивидуальное пространство и собственность исчезли (Орландо Фигес, 2002 «Танец Наташи». История русской культуры XVIII-XX века, Турин: Einaudi).

Однако в 1970-х годах, немного оправившись от огромных потерь войны, преследований и голода, люди стали нетерпимо относиться к гомологизации и аннулированию всякой индивидуальности. Они старались как можно больше охарактеризовать свою квартиру или комнату, свое пальто или цвет волос. Выбрать какую-то мелкую деталь, которая придавала оттенок разнообразия, что позволяла им выделиться из недифференцированной массы. Одна пациентка, вспоминая свое отрочество, рассказывала, как ей было приятно носить пару польских сапог, которые ее матери чудом удалось «достать» для нее, что указывает на трудности повседневной жизни людей и состояние производства и распределения во времена пятилетних планов.

«Масса – это временное образование, состоящее из разнородных элементов, соединившихся вместе на мгновение» (З. Фрейд, 1921 г. «Психология масс и анализ Я»). В ней происходят процессы уплощения личности и исчезновение стремления к самосознанию. Гипнотический тип состояния, в котором толчки к недифференцированности чередуются с толчками к дифференциации/индивидуации.

Ироничное представление судьбы героев фильма, а заодно и всего населения, – именно поэтому фильм имел такой успех и продолжает оставаться популярным на протяжении десятилетий. Картина выражает противоречивое содержание, принадлежащие русскому народу, допуская идентификацию со стороны зрителей: амбивалентное стремление к дифференциации/гомологизации, слиянию/дефузии, проявления вечного колебания между «стремлением к жизни» и «стремлением к смерти». Таким образом, конфликт может заключаться именно в амбивалентном желании дифференцировать себя. Ведь, по крайней мере, со времен Петра I попытки утвердить собственную идентичность и превосходство во всех областях всегда шли рука об руку с не менее многочисленными попытками соответствовать европейской культуре, языку и образу жизни.

Элемент второй подводит меня к сути клинической практики. Изменение имени – это защита, к которой люди прибегали во все времена (и продолжают прибегать), чтобы спрятаться, оградить себя от дискриминации и преследований.

На территории бывшего СССР дискриминацию переживали и этнические меньшинства, такие как евреи, армяне, и многие другие народности. То же самое произошло с итальянскими, немецкими и польскими евреями в годы нацистско-фашистской диктатуры. Чтобы спрятаться, а затем попытаться стереть травму преследований и геноцида, они пытались изменить свою личность, изменив фамилию.

История народов абсолютно всех стран полна трагических фаз, даже в более современные времена. Достаточно вспомнить аресты и депортацию греческих диссидентов во время диктатуры полковников, закончившейся в 1974 году или исчезновение тысяч испанских диссидентов от рук фалангистов во время власти фашистского диктатора Франсиско Франко.

Кроме того, есть и другие традиции, связанные с этой защитой. В России до сих пор принято, чтобы женщина, выходя замуж официально брала фамилию мужа. Она часто сохраняет её даже после развода, даже если вступила в другой брак. В официальных документах, за исключением свидетельства о рождении, фигурирует приобретенная фамилия. Однако смена имени, отчества и фамилии – это реальное изменение личности. Сознательные причины, которой недостаточны для объяснения её значимости. Они также оставляют неразрешенным бессознательный конфликт, лежащий в основе принятого решения.

Рассмотрим клинический пример.

Настя испытывает глубокую травму покинутости. Она была вынуждена сменить имя, отчество и фамилию, потому что семья её парня никогда бы не согласилась, чтобы их сын женился на девушке иной национальности. Тем не менее чтобы оставаться в отношениях и выйти замуж, ей пришлось продолжать притворяться перед родственниками своего избранника и перед самой собой. Притворяться, что она другой человек, отрицая свою личность и свою родную семью. На первых сессиях её ассоциации постоянно колебались между идеей сохранения брака и идеей развода. Аналитическая работа, особенно при технической поддержке генеалогических исследований, привела пациентку к реконструкции событий, развивающихся на протяжении истории четырех поколений. А далее и к признанию того, что решение сменить имя было попыткой исправить повторяющуюся серию филогенетических травм (которые можно обобщить выражением «потеря отца»), что имели переплетение с превратностями судьбы ее народа.

Первой онтогенетической травмой стала «потеря отца», когда анализантке было всего несколько месяцев. В это время ее родители разошлись, и отец девушки вернулся жить в свой родной город за тысячи километров от нее. Ребенок больше не видел отца и в итоге вырос с бабушкой. Таким образом в жизни Насти повторялась судьба её матери и бабушки, и, как сама пациентка признавалась, только анализ помог ей «не попасть в водоворот навязчивого повторения», из-за которого женщины отдавали своих детей на воспитание своим матерям.

Прапрадеды анализантки были зажиточными евреями. Они переехали с Западного Кавказа в начале 1930-х годов, спасаясь от страшного голода, который поразил страну и унес жизни миллионов людей. Среди жертв были близкие родственники прапрабабушки Насти. В те годы в СССР происходило массовое переселение советских евреев и других национальных групп внутри страны. Им гарантировали транспорт и землю, с двойной целью – избавиться от неудобных подданных и заселить приграничные районы, которым всегда угрожали китайские соседи и экспансионистские цели японцев. Изначально еврейский народ добровольно согласился переехать в Биробиджанскую область Восточной Сибири в надежде на собственную автономию, возможность исповедовать свою культуру и религию, не подчиняясь настойчивой ассимиляции советским идеалам. Надежды вскоре рухнули. В 1937-38-х годах все крупные еврейские учреждения были закрыты правительством, а переезд в Восточную Сибирь перестал быть добровольным. Начал формироваться этап депортации в настоящее гетто в 6 000 км от политического сердца СССР. Годы террора не пощадили и эти далекие земли.

Прадед Анастасии по материнской линии был депортирован в лагерь. Но история травматических потерь на этом не заканчивается. Прадед по материнской линии, погиб во время Второй мировой войны, а прабабушка, овдовев с дочерью (бабушкой Насти), решила снова выйти замуж. Второй супруг невзлюбил первенца своей жены, поэтому дочь росла у бабушки. В свою очередь, у бабушки Насти в первом браке родилась дочь (мама Насти), но через несколько лет она разошлась с первым мужем, и ребенок потерял связь с отцом, так никогда его и не увидев. Мать анализантки тоже оказалась на попечении своей бабушки. Судьба повторялась на протяжении трех поколений. Поколения, отмеченные потерей мужчин, сыновей, лишавшихся своих отцов, подобно героям фильма «Ирония судьбы».

Смена имени, несомненно, является проявлением защиты от агрессора. Субъект маскируется, чтобы не быть узнанным. Девушке пришлось замаскироваться, чтобы получить признание ее партнера и его семьи и таким образом избежать повторения «брошенного ребенка» (филогенетическое повторение). Отказ от своего имени является отрицанием принадлежности к своему роду.  В то же время в этом акте проявляется отрицание своей идентичности. «Имя, как и образ, является интроецированным заменителем отношений с объектом. Образ имени подобен образу тела, – это фотография. Достаточно изменить имя человека, чтобы возникла иллюзия изменения анатомии и судьбы». В этом проявился конфликт между желанием исправить онтогенетическую и филогенетическую травму путем слияния с новой семьей и желанием утвердить собственную идентичность. «Травма требует нескольких поколений для переработки. Гипотеза состоит в том, что навязчивое повторение продолжается в течение коротких периодов (несколько поколений), которые (возможно) являются пределом продолжительности энергетического привода (филогенетического источника привода) травмы, поддерживающей напряжение навязчивого повторения» (Н. Пелуффо, 1984).

Эти размышления о генетических взаимодействиях между субъектом и окружающей средой позволяют мне задуматься и продолжить исследование. В цитируемой работе Н. Пелуффо утверждает: «В случайном взаимодействии генотипических попыток мы должны также учитывать внешнюю феноменологию, то есть, метафорически признавая, что окружающая среда также имеет свои генетические составляющие и что эти материальные составляющие имеют свой собственный динамизм, который движется случайным образом. Если исследование сосредоточено на человеческом поведении, будь, то физическом или психическом, то неизбежно придется отметить, что фенотипические события регулируются двойным динамизмом генотип/среда. Если перенести эти рассуждения в область психопатологии, то рассуждение приобретает следующий вид: существуют общественные ситуации, которые лучше других выдерживают и контролируют фенотипические проявления генома, передающего информацию, которая может привести к необходимости измененных адаптаций». Природные катаклизмы, которые происходят в окружающей среде также оказывают травмирующее воздействие на население.

Я считаю, что некоторые группы населения более несчастны, чем другие, как по географическим, так и по историческим причинам. Постоянное повторение травматических событий, которым подвергался и продолжает подвергаться русский народ, обновляет и увеличивает силу онтогенетической травмы, затрудняя преодоление и устранение индивидуального или семейного навязчивого повторения. Как сказал однажды один из пациентов о повторении преследовательского характера, «страх быть подслушанным, контролируемым и арестованным – это глубокий национальный страх, всегда присутствовавший в годы СССР и даже раньше. Это стало филогенетическим наследием, и каждый раз, когда подобная ситуация случается вновь, тревога вновь активизируется».

Автор: Бруна  Марци
Редакция: Надежда Теплова